Тюремное заключение, казнь

05.01.2011 13:24
Печать

- Детство - Юношество - Листовки - "Не забывайте Бога" - Тюрьма и казнь - Новомученики -

Февраль 1943 Александра искали. В главной газете "третьего рейха "Völkischer Beobachter" появилась его фотография с надписью "Разыскивается преступник. Вознаграждение - 1000 марок". Александр пытался бежать. Он не знал, что в газетах уже появилась его фотография с обещанием о вознаграждении за поимку «преступника». Его узнали 24 февраля в бомбоубежище во время воздушной тревоги, в день погребения казненных друзей, выдали и арестовали. Судьба его, как и его товарищей, была предрешена.

Неизвестно, сколько времени «Белая роза» продолжала бы свои до безумства смелые акции, если бы не арест Ганса и его сестры Софи Шоль 18 февраля 1943 года. Разложив сотни листовок в здании университета, они вернулись к «месту преступления», чтобы сбросить оставшиеся несколько десятков с балкона, и были схвачены. Первые же допросы задержанных показали, что к ближайшему окружению Ганса и Софи Шоль принадлежали Вилли Граф и Александр Шморель. Оба немедленно были объявлены в розыск. С Кристофом Пробстом дела обстояли еще хуже: во время ареста в кармане Ганса был обнаружен рукописный вариант очередной листовки – вклад Кристофа в общее дело. Этот листок стал для Пробста смертным приговором. По Баварии прокатилась волна арестов.

Пять показательных процессов по делу «Белой розы» следовали один за другим. Первыми, в день вынесения приговора, были казнены Кристоф Пробст, Ганс и Софи Шоль. Во втором процессе к смерти на гильотине были приговорены Александр Шморель, Вилли Граф и их учитель, профессор Курт Хубер. В общей сложности были осуждены 29 человек. Еще десятки, если не сотни людей длительное время провели в следственных изоляторах и камерах предварительного заключения.

О том, как вел себя на допросах Александр, мы можем судить лишь по бесстрастным строчкам протоколов. «На вопрос, к какому политическому направлению я принадлежу и как отношусь к национал-социализму, я однозначно признаю, что не считаю себя национал-социалистом, потому что меня в большей степени интересует Россия. В любви к России я сознаюсь безусловно. В то же время я отрицательно отношусь к большевизму, – излагал Александр свою жизненную позицию непримиримым врагам сразу после ареста, – Моя мама была русской, я родился там – как мне не симпатизировать этой стране? Я открыто заявляю, что я монархист, но это относится не к Германии, а к России. Если я и говорю о России, то вовсе не хочу прославлять большевизм или причислять себя к его приверженцам, я говорю лишь о русском народе и о России как таковой».

Историку из Оренбурга Игорю Храмову удалось отыскать в советских архивах вывезенные после войны в СССР протоколы допросов Александра Шмореля в гестапо. Они были изданы на двух языках - русском и немецком.

Шмореля судили 19 апреля 1943 года (это было уже второй, но не последний процесс по делу "Белой розы"). На этот раз троих подсудимых - Александра Шмореля, Вилли Графа и их профессора Курта Хубера (Kurt Huber), который тоже помогал писать листовки, - приговорили к смертной казни. В зале суда, где проходил процесс, сейчас – мемориал.

Александр Шморель был казнен в один день с профессором Хубером – 13 июля 1943 года. В письменном отказе на прошение о помиловании Александра, направленном родственниками Шморелей Генриху Гиммлеру, рейхсфюрер СС указал, что «недостойное деяние Александра Шмореля, которое безо всякого сомнения в большей степени обусловлено присутствием в нем русской крови, заслуживает справедливого наказания».

Предложение просить о помиловании Александр отклонил. В мюнхенской тюрьме Штадельхайм о предстоящей казни объявляли рано утром, а казнили в пять вечера.

В день казни Александр Шморель написал родителям: «Мюнхен 13.7.43. Мои любимые отец и мать! Итак, все же не суждено иного, и по воле Божией мне следует сегодня завершить свою земную жизнь, чтобы войти в другую, которая никогда не кончится и в которой мы все опять встретимся. Эта встреча да будет Вашим утешением и Вашей надеждой. Для Вас этот удар, к сожалению, тяжелее, чем для меня, потому что я перехожу туда в сознании, что послужил глубокому своему убеждению и истине. По всему тому я встречаю близящийся час смерти со спокойной совестью. Вспомните миллионы молодых людей, оставляющих свою жизнь далеко на поле брани - их участь разделяю и я… Немного часов и я буду в лучшей жизни, у своей матери, и я не забуду Вас, буду молить Бога о утешении и покое для Вас. И буду ждать Вас! Одно особенно влагаю в память Вашего сердца: Не забывайте Бога!!! Ваш Шурик... Со мною уходит проф. Хубер, который просит передать Вам сердечнейший привет!».

Днем у него побывал священник русской православной церкви, который исповедовал Александра. Перед тем, как 25-летнего "государственного преступника" увели в помещение, где стояла гильотина, он мужественно попрощался с адвокатом. "Я выполнил свою миссию в этой жизни", - сказал ему Александр. Сохранились прощальное письмо Шмореля родителям и записка на русском языке, которую тайком вынес из камеры священник. Она адресована его подруге Нелли из Гжатска.
"Милая Нелли! Раньше, чем мы все думали, мне было суждено бросить земную жизнь... Часто, часто я вспоминаю Гжатск! И почему я тогда не остался в России? На всё это воля Божья... Прощай, милая Нелли! И помолись за меня! Твой Саша. Все за Россию!!!"

Александр хотел быть похороненным в русской земле. Его мечта сбылась спустя более полувека. В первый приезд его брата Эриха в Оренбург, настоятель Дмитриевской церкви отец Александр в торжественной и очень трогательной обстановке освятил оренбургскую землю и передал ее Шморелям. Бережно доставленная в Мюнхен и в полном соответствии с православным обрядом возложенная на могилу Александра она упокоила душу и навечно связала Мюнхен и Оренбург.

 

Исповедание политических воззрений (написано в тюрьме)

Если Вы меня спрашиваете, какую форму государственного устройства я предпочитаю, то я отвечу: для каждой страны свою собственную, ту, которая соответствует характеру государства. Правительство, по моему мнению, является всего лишь исполнителем народного волеизъявления. По крайней мере, оно должно быть таковым. В этом случае оно, само собой разумеется, пользуется доверием народа, нравится народу — оно же является его представителем, олицетворяет его мысли и волю, оно — сам народ. А народ не может быть против такого правительства. В то же время оно должно быть его предводителем, ибо простой человек не может вникать во все сам, решать все самостоятельно, да он и не собирается этого делать — он доверяет своим предводителям, интеллигенции, которая разбирается в этом лучше него. Этот слой интеллигенции должен быть единым целым со своим народом, должен думать о том же самом, чувствовать то же, что и народ, иначе они не поймут друг друга и интеллигенция будет проводить свою собственную политику, не обращая внимания на народ, не считаясь с его интересами, несмотря на то, что народ в любом случае будет являться большинством. Поэтому я ни в коем случае не причисляю себя к решительным сторонникам монархии, демократии, социализма, как бы ни назывались все эти различные формы. То что хорошо и даже великолепно для одной страны, может быть для другой как раз наоборот — то, что меньше всего подходит ей. Вообще, все эти формы правления являются лишь внешней оболочкой.
Поскольку я часто заявлял о себе как о русском, то считаю, что единственной возможной формой государственного устройства России является только царизм. Я не хочу этим сказать, что форма правления в том виде, в каком она существовала до 1917 года, является моим идеалом — нет. У этого царизма тоже были ошибки, быть может, даже очень много ошибок — но в основе своей он был верен. В лице царя русский народ имел своего представителя, своего отца, которого он горячо любил — и по праву. В нем видели не столько главу государства, сколько отца, кормильца, советника для народа — опять-таки с полным на то основанием, ведь именно таким было отношение между царем и народом. Непорядок был в России лишь с интеллигенцией, почти со всей, которая полностью потеряла связь с народом и никак не могла ее возобновить. Однако, несмотря на эту смертельно больную интеллигенцию, а следовательно, и на правительство, единственно верной формой правления в России я вижу царизм.
Безусловно, в государстве, которое я себе представляю, будет существовать и оппозиция. Она будет существовать всегда, поскольку очень редко весь народ бывает единого мнения, но и ее необходимо терпеть и уважать. Ведь она вскрывает ошибки действующего правительства (а какое правительство не делает ошибок!) и критикует. Правительство должно быть просто благодарно за то, что ему показывают ошибки, которые нужно исправлять.
Вы спрашиваете меня, почему я не согласен с национал-социалистической формой правления? Потому что она, как мне кажется, не соответствует моему идеалу. По моему мнению, национал-социалистское правительство делает слишком большой упор на ту власть, которую она сконцентрировала в своих руках. Оно не терпит оппозиции, критики. Поэтому ошибки, которые допускаются, не могут быть распознаны и устранены. Кроме того я считаю, что оно не являет собой выражения народной воли. Оно делает невозможным для народа высказывать свое мнение, менять что-либо в нем самом, даже если он (народ) с чем-либо не согласен. Оно создано и в нем ничего нельзя критиковать, ничего нельзя менять — это я считаю неверным. Правительство должно идти в ногу с народной мыслью, быть гибким и не только приказывать. По-моему, правительство, если оно видит, что народ не согласен с ним по какому-нибудь вопросу, должно, в первую очередь, позволить самому народу высказать свою точку зрения и, во-вторых, исправить эту ошибку. В противном случае оно не отвечает воле народа и работает, подчас, против него, и тогда оно уже не представляет собой народ. Я считаю, что сейчас каждый гражданин просто боится высказать что-либо правительственным органам, ведь его накажут за это. Вот этого нужно избегать. Я даже склоняюсь к тому, чтобы отдать пальму первенства авторитарным формам государственного правления, а не демократическим. Ведь мы все знаем, куда завели нас демократии. Авторитарную форму я предпочитаю не только для России, но и для Германии. Только народ должен видеть в своем предводителе не только политического вождя, но в большей степени отца, представителя, защитника. А в национал-социалистической Германии это, как мне кажется, как раз не тот случай.
Когда началась война, я почувствовал, что немецкое правительство занялось насильственным увеличением своих территориальных владений. Это ни в коей мере не соответствует моему идеалу. Наверное, народ имеет право встать во главе других народов и возглавить это движение ко всеобщему породнению всех наций — однако, ни в коем случае ненасильно! — лишь тогда, когда он познает освобождающее слово, когда он произнесет его и ему последуют добровольно все народы, постигшие истину и уверовавшие в нее [см «Пушкинскую речь» Достоевского]. Я уверен, что этим путем в конце концов произойдет породнение всей Европы и мира — путем братства и добровольного следования. Вы можете представить себе, как больно мне было, когда началась война с Россией — моей Родиной. Конечно, там царит большевизм, но, тем не менее, она остается моей Родиной, русские остаются моими братьями. Ничего не желал бы большего, чем если большевизм исчез бы, но, конечно, не за счет потерь таких важных областей, какие Германия завоевала до сих пор, которые, по сути, охватывают почти весь центр России. Я думаю, что как немцы, вы не думали бы иначе, если, предположим, Россия захватила бы такую же большую часть Германии, как Германия сделала это на востоке! Это же совершенно естественное чувство — преступно было бы испытывать какие-то другие чувства по отношению к своей собственной Родине. Это доказало бы лишь, что вы — человек без рода, без племени, какой-то интернациональный пловец, который стремится лишь туда, где ему лучше.

Александр Шморель
Мюнхен, 8 марта 1943 г.